У одной бедной вдовы был сын Кельоглан. Судьба женщине досталась черная. Ничего не получила от родителей, не видела она радости ни от мужа, ни от ходжи.
А то, у чего плохое начало, разве будет иметь хороший конец? И вот посмотрите на судьбу, на сына ее.
Не мальчик, а просто котенок в золе. С утра до вечера валялся у очага. Не мог отойти от печи, так и сидел, и не двигался, почесывая плешивую голову.
Что делать матери, к кому обратиться за помощью? Из волос своих сделала она метелку, из рук — совок. Холод, жара — все работает.
Так шли годы. Настал день, иссякло у женщины всякое терпенье. Подозвала она к себе Кельоглана, оглядела со всех сторон
и сказала:
— Сын мой, неудачник, сын мой. От кого к тебе перешла лень? Покойный твой отец добывал себе хлеб. Мать твоя злосчастная, сам видишь, бьется как рыба об лед! А ты? Что ж, так и собираешься сидеть на одном месте сорок лет и твердить: «Дай поесть, постели постель, выстирай рубаху»? Я сегодня жива, а завтра могу умереть. Кто тебе тогда подаст чашку воды? Родился ты плешивым, что поделаешь, благодари Аллаха, что не хуже. Руки, ноги целы, сила есть — выжмешь из камня воду. Можешь своими руками заработать себе на хлеб. Так иди же и научись трудиться сам, не мучай меня больше. А вот тебе последнее, что
я могу дать.
С этими словами она сунула ему ломоть сухого хлеба и, не
слушая, не глядя на него, выставила за дверь:
— Иди, Кельоглан, добрый путь!
И пошел Кельоглан с ломтем в одной руке, с палкой в другой. Мало ли шел, много ли шел, — шел шесть месяцев. Пришел в деревню. Увидел у дверей одного дома женщину. Она пряла пряжу,
сучила нитку.
Кельоглан подумал: «Вот какими должны быть женщины и старые и молодые. Не оставит такая своих дочерей без чулок, а сыновей без башмаков. Не пошлет она своего сына босиком, ни с чем, как моя мать».
И тут же, подойдя к женщине, сказал:
— Мать, дорогая мать. Да будет моя душа твоей жертвой! Подержи этот кусок хлеба. Не давай его ни волку, ни птице. Я пойду искать работу. Если найду себе место, то этот кусок пойдет тебе
на пользу, как благословение моей матери, съешь его. Если же на дорогу мою выпадет снег, то вернусь я обратно и возьму свой
хлеб.
Женщина ответила ему:
— Иди, сын мой. Твое доверие услаждает душу. Никому не дам я твоего хлеба и сама не съем. Спрячу в карман.
Поверил Кельоглан и пошел дальше. Но не нашел себе по вкусу работы. Тогда он вернулся и потребовал от женщины свой хлеб. А та, что вы думаете, ему ответила:
— Ах, Кельоглан, плешивый оглан1, прости меня. Язык мой не поворачивается сказать тебе! Не достался хлеб ни тебе, ни мне: съели его мои сын и дочь. Сын поел и пошел играть, дочь поела и пошла за водой.
Нанизывала она ложь на ложь. Будь ты Кельогланом, разве
поверил бы ей?
Он тоже не поверил и начал упрекать ее:
— Ах, старая женщина, нехорошая женщина! Не рассыпай передо мной зерна вранья, рассыпай их перед твоими курами. Пусть они нанесут яиц, и пусть их съест тот, кто голоден. Не нужно мне твоих россказней. Верни мне хлеб! Не знаю я твоего сына, твоей дочери. Ни на что не посмотрю, сокрушу, разбросаю все, схвачу и унесу твою шерсть и клубок.
Так он и сделал. Покружился вокруг камня, схватил шерсть, клубок и убежал. Пусть она так и сидит на своем месте и думает, что ей делать, а Кельоглан сел на камень и ударил по одной струне саза.
Поиграл он немного, покричал, побранился и пошел дальше. В одной руке держит шерсть, в другой — клубок. Мало ли шел, много ли шел, — горы, долины прошел. Спустился Кельоглан в долину. И что он там увидел? Ткач сидит на траве и ткет ковер. А на ковре — розы и соловьи.
«Вот какими должны быть ковровщики, — подумал Кельоглан. — В доме его всегда будет ковер, а в саду — соловьи. Он уж не станет, как та старая женщина, нанизывать вранье на вранье».
Подошел он к ковровщику и сказал:
— Дядюшка, добрый дядюшка ковровщик! Возьми меня к себе в ученики. А не возьмешь, так подержи пока у себя эту шерсть и клубок, не отдавай никому, не выпускай из рук. А я пойду и поищу топорище для своего топора. Если я найду себе дом, очаг, то пусть достанутся тебе эта шерсть и клубок. Сотки, что захочешь.
Но если обломятся ветки, на которые я опираюсь, то вернусь и возьму обратно свои шерсть и клубок.
— О сын мой! Разве можно обманывать доверие? Что бы я ни ткал, а до твоего добра не дотронусь! Положи сюда на станок! — говорит ему ткач Кер-Хаджи.
Кельоглан пошел дальше. Но все двери оказались для него запертыми. Вернулся с вытянутым лицом, с раскрытым ртом и потребовал свои моток и клубок. И что вы думаете, ответил ему ковровщик?
— Вай, Кельоглан, плешивый оглан! Всем я готов жертвовать для тебя! Боюсь сказать тебе! То, что выпало на долю твоих вещей, не испытала даже рябая курица. Шерсть твою сдул ветер и занес в Йемен, а клубок твой подхватил поток и унес в Сивас. Ни ковру, ни кошме они не достались.
Так нанизывал ковровщик небылицы на ложь. Но разве Кельоглан поверит, даст себя провести! Как начал он выговаривать ковровщику:
— Эй, Хаджи, Хаджи, ковровщик Хаджи! Перестань, пожалуйста, ткать небылицы. Если ткешь, так тки на своем станке. Пусть у тебя получится дорога. А моя шерсть не листок, чтобы ее мог унести ветер, а клубок не горстка земли, чтобы его смыл поток. Я требую моток и клубок и не хочу твоих врак. Не знаю я ни ветра, ни потока! Попробуй не отдать! Покружусь, похожу вокруг тебя, поговорю, поговорю, а там схвачу и унесу все, что ты ткешь, и все, что будешь ткать!
Так и сделал Кельоглан. Подскочил к ковровщику Кер-Хаджи и унес его ковер и кошму.
А тот остался, не знает, что ему делать.
Кельоглан уселся на камень и ударил по двум струнам саза. Поиграл он, побранил ковровщика и снова пустился в путь.
В одной руке нес ковер, в другой — кошму. Мало ли шел, много ли шел, то растягиваясь, как ковер, то сжимаясь, как кошма, но все шел и шел. И увидел праздник на берегу реки. На одной стороне стоит дом юноши и поднято знамя. На другой стороне стоит дом девушки и бьют в барабаны.
«Вот какими должны быть свадьба и пир, — сказал себе Кельоглан. — Как хороши и знамя и музыка… Лицо у юноши смеется, а у девушки на лице распустились розы! Уж они-то, верно, не станут врать, как та старая женщина, и выдумывать небылицы, как тот ковровщик».
Подумал он так и подошел к старшине празднества:
— Ага, старшина празднества! Пусть Аллах не допустит испытать тебе ни беды, ни унижений. Погляди на мой ковер и кош-
му и послушай меня. Оставлю-ка я их у тебя и пойду поищу работу. Если улыбнется мне счастье и смогу схватить его, то пусть ковер и кошма станут свадебным подарком, но если на горы выпадет снег, то я вернусь и потребую от тебя мои вещи. Старшина пира сказал на это:
— Ах, сын мой, доверие человека бесценно! Не расстилать и не растягивать буду я твои ковер и кошму. Сложи их, положи возле меня.
Кельоглан пошел дальше, но не нашел работы. Вернулся с опущенной головой. Потребовал он ковер и кошму. И что, вы думаете, ответил ему старшина пиршества?
— Вай, Кельоглан, плешивый оглан! Пусть будут твоими жертвами жених и невеста! Постелил я ковер в доме жениха, а кошму — перед домом невесты… Не могу вернуть: не на что будет сесть жениху, стать невесте!
Так нанизывал он ложь на небылицы да еще добавил туда всяких россказней.
Но Кельоглан был старый волк! Неужели станет волк слушать всякое вранье и верить ему? Нет, такого еще не бывало.
Кельоглан всю правду в глаза сказал:
— Э, старшина, старшина! Не плети ты басни, а если хочешь — плети самому себе и сделай из воздуха и воды ковер и кошму. А мне этого не надо. Я требую свое. Лучше верни, не то не посмотрю я на свадьбу и на пир! Не посмотрю и на барабаны. Размахнусь я направо, размахнусь налево и наделаю такого… Жениха не трону, пусть сидит на месте, а вот невесту уведу…
У Кельоглана слово не расходится с делом. Зажмурил он глаза и стал махать во все стороны. Не посчитался, что идет пир и свадьба. Не посмотрел на жениха, не посмотрел на гостей. Схватил невесту под покрывалом и убежал с ней.
Пока старшина пира рвал на себе волосы, пока народ опомнился, Кельоглан уселся на камень и разом ударил по трем струнам саза.
Поиграл он, покричал, обругал как следует старшину и пошел, но уже не вправо и не влево. Вместе с невестой, достигнув цели желаний, стал держать путь к своему дому.
Постучал Кельоглан в дверь: тук, тук. Выглянула мать, и что она увидела! Стоит Кельоглан, прислонившись к двери, как ружье, у которого лопнул ремень.
Увидев его с пустыми карманами, но с веселым лицом, она Удивилась и рассердилась:
— А, это ты, плешивый! Разве я не говорила тебе, научись делу или стань рукояткой топора, тогда и возвращайся..
Так она кричала на родного сына.
Видит Аллах, и я врать не собираюсь, Кельоглан молчал. Смирно стоял он, как котенок, проливший молоко, и слушал. И только когда мать кончила, ответил:
— Эй ты, старая мать, седина твоя не с мельницы, а от прожитых лет, а все не знаешь ничего о мире и о его делах! Ведь я не бродил, как бездельник, как гуляка. Я стучал в каждый дом, но все двери передо мной оказались закрытыми. Мой хлеб съели юноша и девица и ушли: он — на гулянье, а она — по воду… А с шерстью, думаешь, что случилось? Ветер унес, а клубок подхватил поток. Ковер и кошму постелил я у дверей жениха и невесты. А когда они захотели меня обойти, я их тоже проучил!
Так рассказывал Кельоглан, но мать ничего не могла понять из его речей. Покачала головой, нахмурила брови:
— Эх, Кельоглан, ну проучил ты кого-то, ну что же из этого? Почему ты не договариваешь всего? Или думаешь, что от правдивых речей телята сбегут в горы?
Кельоглан в ответ:
— Ах, мать, мать! Нет слов, нет языка у меня. Я тебя не могу вразумить, ты не можешь меня понять. Может, ты поймешь игру саза.
Сделал из метелки саз, дотронулся до струн, — но мать и на этот раз ничего не поняла:
— Ты, недостойный! Чего-то там ты нанизываешь и плетешь? Нет толку ни от слов, ни от игры!
Тогда Кельоглан вытащил за руку невесту — он ее спрятал за дверью:
— Ах, мать, слезливая и жестокосердная мать! Если мои слова не похожи на слова, а игра на игру, то разве эта девушка не похожа на невесту?
Посмотрела мать и видит — стоит перед ней невеста, красная роза, на лицо опущено разукрашенное покрывало. Подняла мать покрывало, и что она увидела! Тыква, самая настоящая тыква-Глаза, брови на месте, углем наведены, но ни рук, ни ног нет — одна тыква на палке.
Увидел Кельоглан, испугался. Не мог понять, что случилось. Но мать догадалась и расхохоталась. И как же она хохотала! Кельоглан принял за свадьбу праздник тыквы!
Когда мать вдоволь насмеялась, обратилась к Кельоглану:
— Видно, потемнело у тебя в глазах, если ты принял орех за гуся. Дай-ка я протру тебе глаза.
Подошла к очагу, разрезала разукрашенную тыкву на ломти и приготовила сладкое как мед кушанье, поднесла Кельоглану.
Поел тот райского кушанья, и раскрылись у него глаза на мир. С тех пор Кельоглан стал другим. Он больше не доверял своего хлеба чужим, не давал ветру унести свой клубок, а потоку — ковер и кошму, не стал безрассудно, по-глупому, вмешиваться во все дела игрища…
Стали жить мать с сыном дальше и достигли исполнения желаний. А с неба упали три яблока на тыквенную голову Кель-оглана.